"Земля и люди", апрель-июнь

ОБРАЗ РОДИНЫ

Лесков, Чехов, Горький не уставали твердить молодым писателям: держитесь дальше от столиц, забирайтесь в самую глушь, да не в вагоне первого класса, а на простой крестьянской телеге или, еще лучше, пешком! И многие следовали этому мудрому совету.

За полвека существования советской литературы мы узнали немало авторов, чьи произведения будто заново открывали нам страну, средствами художественного слова создавали незабываемые образы знакомых, порой, казалось бы, примелькавшихся мест, силой таланта вызывали у нас высокие чувства любви к матери-Родине.

Если в 60-е годы прошлого века «литературная экспедиция», организованная по инициативе географов на средства морского министерства (см. «Земля и люди. 1961»), была из ряду вон выходящим событием, то сейчас командировки писателей стали у нас обычным явлением. Еще в 1920-х годах М. М. Пришвин, явившись в Госплан, предложил взяться за какую-либо «тему для исследования, уверяя, что поэтическое исследование может оказать пользу не меньше, чем научное». Его поняли и дали задание исследовать быт талдомских башмачников, а позднее — торфяные разработки. Больше Пришвина Госплан никуда не посылал, но поездки писателя по стране — по Средней России, на Европейский Север или Дальний Восток — и связанные с ними произведения (такие, как эпопея о Беломорско-Балтийском канале — роман «Осударева дорога» или очерк «Заполярный мед») можно также считать своего рода «поэтическими исследованиями».

Содержательная и вполне географическая книга «Шаги по росе», за которую журналист Василий Песков получил Ленинскую премию, составилась из очерков специального корреспондента «Комсомольской правды», семь лет колесившего чуть ли не по всей нашей стране и за ее пределами, А Мариэтта Шагинян, которая в 30-х годах проехала «По дорогам пятилетки», строящимся железнодорожным линиям, с гордостью первооткрывателя писала: «Вот Уруссу—маленькая станция, пограничная между Татарией и Башкирией, вчера еще мало кому была известна. А завтра о ней узнает весь Союз, а послезавтра будет она в учебниках географии».

Маяковский говорил, что стихи, родившиеся на Аляске, ценнее тех, что написаны в Ялте, ибо в первом случае поэт проявил не только талант, но и мужество. Странствования, этот неиссякаемый источник познания жизни, для многих писателей становились также школой мужества, самообладания, целеустремленности.

Но как бы далеко и надолго ни отправлялись наши писатели, эти поездки всегда помогают им еще внимательнее вглядываться в свою родную страну, еще любовнее о ней писать. Хорошо известно, что вдали от Родины сыновнее чувство к ней особенно обостряется. Характерно признание Н. Н. Михайлова: в яростную бурю среди океана, но следуя примеру Гончарова, находил полное успокоение лишь в чтении «Записок охотника» Тургенева; а Вадим Сафонов пишет о том совершенно необычайном состоянии, которое охватывает советских людей, когда в открытом море слышится родной призыв по радио; «Говорит Москва!»__и за тысячи километров узнаёшь знакомые голоса дикторов.

«Древние славяне, — замечает В. Солоухин,—уходя из отцовских краев, срывали в реке одолень-траву и кусочек ее корневища хранили во время странствия. Думается мне, что не столько они наделяли ее суеверными свойствами, сколько была она для них кусочком родной земли, олицетворением Родины и неистребимой любви к ней».

Есть в советской литературе еще один исключительно близкий географии жанр — краеведческий. Создатели его не совершают далеких путешествий, не ищут необычайного и экзотического. Они пристально всматриваются в окружающее. Иногда это родные с детства места, как у Солоухина или Бианки, иногда — вторая родина, как Мещерская сторона и тарусские просторы для Паустовского, Подмосковье для Пришвина.

Ревнители своего края тоже первооткрыватели, их, по меткому определению Солоухина, затрагивает ЗСе — «от ветки цветущей брусники, до председателя колхоза, от могилы фельдмаршала, до растущих надоев молока». Для них характерно то «родственное внимание», какое проявлял, по собственному признанию, к родной природе Пришвин.